Утреннее солнце ещё не успело нагреть скалу. Мягкий травяной ковёр оставлял росу на штанах отважившихся на раннюю прогулку людей. Люди эти были непохожими друг на друга: нескладный растрёпанный парень в обносках с тяжёлыми заплечными мешками и высокий старец в зелёном одеянии, борода которого спускалась на грудь аккуратно заплетённой косой и лицом, будто высеченным из камня.
Внизу лежал городок, в котором уже вовсю кипела утренняя жизнь. Аккуратные дома спускались к воде. Море отливало бирюзой и золотом в свете поднимающегося солнца. В такие часы бывает непонятным небо ли отражается в воде, или вода в небе. Невесомая бирюза завораживала даже того, кто за сотню лет привык к этому виду.
Старик отставил свой резной посох, застывший в траве прямо безо всякой опоры, достал из небольшой котомки тёмную бутыль. Наполнил зеленоватым содержимым оловяннную кружку, протянул своему спутнику.
- Мир кажется очень надёжным, ведь так? - спросил он с улыбкой, наблюдая, как парень жадно пьёт ароматный напиток.
- Надёжным? В смысле? - парень усмехнулся. Этим утром его совершенно не тянуло на философию. Разве что песенку какую-нибудь можно спеть, да и то попозже.
- Эта скала, к примеру. Вот ты стоишь на ней и знаешь, что никуда она не денется. Была много лет до тебя и будет после.
- Ну, да. Хотя, что с ней будет после, меня не волнует.
- Беззаботность молодости, - старик улыбнулся, задумчиво погладил бороду.
- Отличное пойло! Ты не врал, - на глазах у парня пролетавшая мимо чайка превратилась в розово-сиреневое нечто с прозрачными стрекозиными крыльями. Нечто сделало в воздуже немыслимый кульбит, выплюнуло язычок пламени и двинулось дальше по своим делам. Наблюдателю оставалось только помотать головой. Краски моря на его глаззах становились всё насыщенней, небо расцветилось радугой. - Так с чего начнём? - кружка ещё не опустела до конца, а язык уже слегка заплетался.
- Чтобы научиться управлять собственным безумием, надо осознать его. Понять. Почуствовать. И принять. Узнать до мелочей... - всё так же задумчиво проговорил старик. - Управляя им ты сможешь добиться большего.
- Мне много не надо, - ухмылка была искренне-весёлой.
- Сейчас ты подстраиваешься под свой мир. А я могу научить подстраивать его под себя.
- Много ты знаешь, - надулся парень. Ему почему-то стало очень обидно. - А где гарантии?
- Никаких, - уверенный кивок. - Кроме, пожалуй, вот этого. В том мире, где ты привык жить, они надежней любых гарантий.
Кошелёк перекочевал из одних рук в другие. Парень оглядел идеально прозрачное, сверкающее безупречными гранями содежимое, присвистнул.
- И это за пару песенок?
- За то, что тебя никто не сможет поймать. За легенду. Там начали забывать о чудесах.
- Не думай, что я дам её кому-то в руки. Даже не мечтай.
- Я умею видеть суть, не прикасаясь к предмету.
- Ну, хорошо. Пошли. Наведём шороху в этом твоём городишке.
- Мы уже на месте.
Парень не заметил, как камни под его ногами сменились желтым чистым песком, трава вокруг стала выше, пушистые её метелки распространяли острый запах мяты. Шаг вперед, и чёрный камень выпустил ножки, клешни, превращаясь в большого, размером с хорошее блюдо, краба. Пощёлкав на пришельцев для острастки клешнями, он бочком отправился по своим делам к набегавшему на песок тёплому прибою. Хмель из головы певца выветрился будто его и не было. Старик рядом усмехался до отвращения благодушной улыбкой.
- Пошли что ли... дедуля, - парень смело шагнул к виднешемуся вдалеке городу.
- Будь я твоим дедушкой, я бы не прожил так долго. По своей воле. Хотя... Кто знает, - друид улыбнулся, опираясь на свой посох, двинулся следом. Ему уже некуда было торопиться.
- Будь ты моим дедом, ты точно не прожил бы так долго. По моей воле.

***

Тонтана напоминала взбесившийся клубок ниток. Улицы выгибались горделиво шеями коней, связанные паутиной переулков. Этот город насквозь пропах рыбой и йодом. Жизнь тут не останавливалась ни на секунду. Днём в этой вотчине торговцев приходили и уходили суда, заполняя город моряками, радовавшими возможность ступить на твердую почву. Ночью на улицы выходили рыцари плаща и кинжала, борясь за свои жертвы с представительницами древнейшей профессии. Небольшой отряд гвардейцев вмешивался лишь в самые скандальные случаи. Это место дышало волей. О королевской власти тут не забывали, как в Сторм Вэйве, но и как что-то серьезное, тем более опасное, королевскую волю не воспринимали.
"Солёного пса" мы оставили неподалёку в удобной бухте, не подводя его к основному порту. Даже там риск, что фрегат узнают, был велик. Каррагад и не планировал задерживаться тут надолго, отвалив изрядную сумму, чтобы ремонт  потрёпанного штормом "Пса" был закончен в кратчайшие сроки.
Богиня проводила нас до самого города, летя над носом первой шлюпки, она пообещала мне ещё одну встречу. Не скажу, что обрадовался такому обещанию. Божества всех миров, где я был, отличаются своей капризностью и непредсказуемостью. Как бы красива ни была эта леди, мне не хотелось проблем.
Притихшая Алиса следовала за теми из нас, кому дозволили спуститься на берег, до ряда сомнительно выглядящих домишек на окраине, которые стали нашим пристанищем. А дальше мастер непререкаемым тоном объявил, что девушка остаётся искать счастья в Тонтане. Я был с ним согласен. Может и спасло нас только то, что была на борту эта невинная душа. Но в комаде Алисе было делать нечего. Предстоящее предприятие было слишком опасным. Я поделился с девушкой частью своих сбережний и распрощался с ней. Кажется, Алиса не хотела уходить, до последнего пытаясь отыскать в моих глазах хоть намёк на поддержку. Я знал, что поступаю правильно, и девушка, снова небезуспешно попытавшись проникнуть в мои мысли, в этом убедилась. Кажется, уходить так ей было не привыкать.
Если это решение Каррагада меня не удивило, то следуещее мне было понять сложнее. Часть команды, из бунтовщиков, оставшихся в живых, сошла на берег в кандалах. Я не представлял тогда, что наш капитан собирается делать с ними.

То утро было солнечным. Лучи лились в распахнутое окно. Одна славная пташка только что выпорхнула из моей постели. И я валялся, позволяя себе нежиться, наслаждаясь теплом, не видя смысла подниматься в такую рань. Дверь в комнату распахнулась с оглушительным стуком. Так ко мне мог вваливаться только один человек. Каррагад, до отвращения бодрый, будто вчера вечером не выпил ни капли, широким шагом прошествовал к моей кровати, плюхнулся на её край. Мастер был полностью одет в лучшие свои вещи, отобранные у несчатных торгоцев. Даже его дурацкая "парашютная" шляпа была на месте.
- Фрэнки, пора. Пойдешь со мной.
- Прямо сейчас, мастер? - после того шторма я позволял себе быть фамильярным с капитаном, когда рядом не было остальной команды.
Вместо ответа Каррагад красноречивым жестом  продемонстрировал мне плеть, привязанную к поясу.  Вставать было неохота, но я знал, что за капитаном не заржавеет. Пришлось подняться и потратить некоторое время на розыск собственных штанов, закинутых вчера красоткой неведомо куда.
- А может сегодня со мной прогуляется кошечка? - усмехнулся Каррагад, с приподнятой бровью наблюдая за моими поисками. Сейчас я был согласен с капитаном, что так будет проще. Тем более остальные предметы одежды прятались с завидным упорством. Я перекинулся, подошел к кэпу  и быстрым движением опрокинул его на постель, укладываясь сверху. Каррагад крякнул, рассмеялся, почесал меня за ухом и даже смог немного подвинуть. Я, в который раз удивляясь силе этого человека, усмехнулся в усы и освободил капитана от тяжести своего веса. Мастер был склонен к красивым жестам. Точнее, к откровенному выпендрёжу. И потому искренне наслаждался взглядами незнакомцев, выводя меня из нашего пристанища на шёлковой ленте, повзаимствованной для этого у одной из служанок. Люди шарахались с криками. А мне было забавно подыгрывать Каррагаду, порыкивая на осмелевших. Кто-то обозвал меня бесом, кто-то - священным животным. Вылетела из закутка старуха-хозяйка и разоралась, что, мол, домашних животных в комнатах держать запрещено. Мастер кинул ей большую золотую монету и старуха, ворча под нос, удалилась.
Бунтовщики жили в загоне под открытым небом, как скот, всё так же скованные. За те пару дней, что мы прожили в Тонтане, ненависть на их лицах сменилась тупым безразличием. Несколько верных Каррагаду людей вывели их, подгоняя плетьми. Проклятия из уст пленников, адресованные Каррагаду и надсмотрщикам, бывших раньше с ними в одной команде, звучали лишь тенью настоящей злости. Наше шествие двинулось по улицам. Если люди и обращали внимание, то больше на самого горделиво ступающего Каррагада, со мной рядом. Таких зверей тут раньше не видели, а капитан выделялся вычурностью костюма. Ни прохожих, ни встреченный патруль, не интересовала судьба скованных моряков. Такая картина тут была  не в новинку. До рынка мы добрались без приключений.
Идя сквозь торговые ряды, точнее, такие же как у нашей хозяйки, загоны, заполненные людьми, я вертел головой, стараясь запомнить всё проиходящее. Выбор был небогат. В основном в этих загонах теснились проигравшиеся, пьянчуги или моряки, совершившие какое-нибудь серьезное преступление на своих кораблях. Найдя свободное место, Каррагад разместил пленников и охранников. Некоторое время мы стояли рядом с загоном. Народ охотно собиралсся. Кое-кто предлагал капитану неплохие деньги за "дрессированного" кота, но тот лишь отрицательно качал головой, почёсывая меня за ухом. Через пару часов жара стала куда сильнее. Каррагад потянул меня за ленту куда-то вглубь рынка, к немногочисленным навесам, где расположились рабыни, чью нежную кожу следовало беречь от жарких солнечных лучей.
Там же был помост, на который торговцы время от времени выводили красавиц, показывая, как великолепно те танцуют и поют. Рядом с помостом были лавки пекарей и торговцев фруктами, вином и свежей водой, сохранить которую холодной было не так просто. Каррагад заплатил очередную монету из своего туго набитого кошелька, чтобы мы могли усесться на шёлковых подушках в тени одного из навесов. На помосте на большом барабане вытанцовыла хрупкая и гибкая как молодая лоза чернокожая красавица. В воздух взлетало множество черных косичек, когда девушка откидывала назад голову, маленькие ступни безошибочно-чётко отбивали быстрый ристм.
- Хороша, - вздохнул Каррагад. - Жаль, стоит дороговато для развлечения на пару ночей.
Я согласно кивнул, зная, что даже самую прекрасную из рабынь капитан не пустит на корабль. Торговец красноречиво покосился на капитана, разговаривающего с "диким зверем", но промолчал, услужливо принеся нам большой кувшин холодной воды. Тем временем девушка освободила помост. Солнце достигло зенита и двинулось дальше. Наступило священное время обеда для хозяев и слуг. Каррагад не поскупиля на миску мяса огромных чёрных крабов - деликатеса здешних берегов, и некоторое время я не обращал внимания на то, что происходилло на помосте, тем более танцовщицу увели на место к остальным рабыням.
Когда я всё-таки поднял морду от миски, вокруг помоста собралось уже приличное количество зрителей. В основном это были матросы и крестьяне. Моё внимание привлёк голос. Мне он показался резким, но не лишенным приятности.

Служить королеве легко и доходно -
Идут капитаны проторенной тропкой.
Неведомо только, Величеству, видно,
Что плачет давно по их шеям верёвка.

На помосте, бодро аккомпанируя сам себе, выплясывал человек, напомнивший мне паука. Ни яркий наряд шута, ни забавные рожи, которые строил парень, этого впечатления не сгладил. Музыкальный инструмент, на котором он играл, не имел большого количества струн и был мне смутно знаком.

Усищи гвардеец на площади крутит;
Девица любая красавчику рада.
Но что же с воякой? Трясется, как студень,
Лишь стоит вдали показаться пирату.

Пследнее слово зеваки нестройным хором пропели вместе с певцом. Ободренный такой поддержкой, парень на помосте неловко отхлебнул какого-то пойла из тёмной бутылки. Тонкая струйка пролилась на костюм. Я заметил, что она зелёного цвета. Каррагад тихо присвистнул.
- Никогда не видел, чтобы с этим чудным напитком обращались так неуважительно.

Прощение всем общает бог новый...
Тяжелые дни для друидов настали.
Хоть сто раз покайся, не снимут оковы -
Служитель-церковник безжалостней стали.

На этот раз зрители поддержали певца куда охотней.
- У кого-то будут проблемы, - констатировал Каррагад, почесав в своей красной бороде, нарушая безупречную ровность локонов.
К краю помоста пробрался высокий старец. Было что-то в его виде такое, от чего у меня мурашки по шкуре пошли. Люди вокруг расступились, освобождая дорогу. Старик что-то тихо проговорил певцу, тот кивнул и продолжил выступление. А старец сделал пару шагов обратно в толпу и, я готов в этом поклясться, растворился в воздухе.
- Фрэнки, ну-ка отлови мне его, как допоёт, - мастер кивнул  в сторону помоста и снял с моей шеи ленту. - Неплохо бы нам поболтать со стариком перед отплытием. Сейчас тут будет заварушка.

Готовьте верёвки за верность в награду,
Коль вера отцов вам пришлась не по нраву.
Но волнам и ветру замки не преграда.
На белых стервятников сыщем управу.

Честно говоря, мне было недосуг разбираться в местных верованиях. Но из баллад, слышанных в Сторм Вэйве, я знал, что во время последнего переворота только благодаря магии друидов, их поддержке, нынешняя королева взошла на трон. Однако спустя некоторое время она сочла, что неуправляемые вольные волшебники слишком опасны, а их вера подрывает влияние короны. Двор поддержал одну из новых религий, а многие не успевшие скрыться друиды окончили жизнь на виселице. Моряки таким раскладом были недовольны. Много лет древняя магия защищала корабли. Лишившись её поддержки, особой помощи от новых священников они так и не увидели. Представителя этой новой религии я сейчас видел идущим к помосту. Худой как скелет мужчина в роскошном белом одеянии возглавлял отряд гвардейцев.
Парень пожал плечами, ухмыльнулся и сиганул с помоста в толпу. Завязалась драка. Кто-то пытался задержать шута, кто-то этому препятствовал. Пары прыжков мне хватило, чтобы добраться от навеса до места действия. Каррагад выбрался следом, кивнул мне на ряд, по которому с завидной для пьянчуги скоростью улепётывал певец, выхватил свою саблю и зверски ухмыльнулся. Ближайший гвардеец попятился, давая ввозможность толпе убедиться в правдивости недавно пропетых куплетов.  Я не поскупился на громкий рык и несколько оплеух, прежде чем отправиться за шутом, от чего неразбериха только усилилась.
Запахи пота, перегара, рыбы, нагретых на солнце ткани, дерева, лезли в ноздри, мешая учуять след. Камни мостовой жгли лапы. Но бегал я быстрее людей. Показавшийся впереди шут, ловко пробирающийся между спешащими к месту боя людьми, нырнул к складам торговцев. Я следовал за ним, ещё не зная толком, что буду делать, когда догоню. И снова незнакомец напомнил мне паука, когда ловко взобрался по навесу на второй этаж, а после - выше, на крышу. Я боялся запутаться в рыночных закоулках, потому рискнул прыгнуть следом. Навес, естественно, не был рассчитан на то, чтобы по нему скакал такой большой кот, как я. Деревяные опоры зашатались, послышался треск ткани. Я чудом успел оттолкнуться лапами, прежде чем сооружение подо мной окончательно рухнуло. Удалось зацепиться за карниз, задние лапы не находили опоры. Меня подстегнули раздавшиеся в начале складского ряда, до того момента, пустого, голоса и шаги. Ставня под ударом лапы разлетелась в щепки. Я кое-как пролез в комнату. На пути на крышу никого не встретилось. Яркие тряпки шута мелькали впереди. Расстояние между крышами не было для меня проблемой. "Добыча" теперь была отлично видна и с каждым моим прыжком становилась всё ближе. Откуда-то снизу раздались выстрелы. Я понял, что стреляют не только по парню впереди, но и по мне. Последний мой прыжок был сделан очень своевременно - пуля, просвистела над головой опрокинутого мной шута. Парень подо мной тяжело дышал. В его глазах не было ни намёка на страх, только злость.
- Да пошли вы все... - прошипел он, когда понял, что из-под меня ему так просто не выбраться. Он потянулся куда-то к мешку. А я в тот момент осознал, что прежде я тут такого акцента не слышал. Во время исполнения это было не так заметно. В иномирном происхождении шута я всё-же не был уверен. Зато точно знал, что ни один путешественник, валясь под пумой, ничего хорошего из мешка достать не способен. Пришлось срочно вернуть себе человеческий облик. Правда, в виде полуголого парня, я певцу тоже не слишком нравился.
- Погоди, - я сдвинулся в сторону, давая "добыче" спокойно вздохнуть. - Поговорить надо.
- Мне плевать, что тебе надо. Тоже из этих что ли? - взгляд незнакомца стал подозрительным.
Внизу шум усиливался. Пули теперь не летели в нашу сторону. Схватка, похоже, перешла в рукопашную. К грозным окрикам гвардейцев прибавились знакомые мне ругательства. Бедная Манилу наверняка покраснела бы, услышь она как тут употребляют её имя. Я готов был поклясться своим хвостом, что различаю рычание Каррагада и голоса кое-кого из команды. В исходе этой драки сомневаться не приходилось, я решил, что обойдутся без меня. Гвардейцев в городе было меньше, чем моряков.
- Давай-ка сматываться отсюда, - я поднялся на ноги, протянул шуту руку.
- Я это и делал, - раздалось фырканье в ответ.
- Сдаётся мне, ты тут недавно. А я знаю место с красивыми девочками и хорошей выпивкой. За пару ответов на вопросы мы заплатим, - в довесок к этим словам я добавил хорошую порцию своих собственных уверенности и спокойствия. - Да и за такие песенки проблем не будет.
Некоторое время парень колебался, не убирая руку от своего мешка. Потом неуверенно кивнул.
- Ладно. Пошли. Только держись от меня подальше.
К такой реакции мне было не привыкать, я изобразил улыбку, которая на большинство дам любого возраста действовала обезоруживающе. Недоверчивости в чужих глазах поубавилось, концентрация презрения повысилась. Меня устраивал и такой результат.
- Выпивка с меня. За моральный ущерб, - я подмигнул, оглянулся, прикидывая, в какой стороне наш притон.
- Скорее уж за... физический, - шут поднялся, отряхиваясь, попутно пытаясь проверить сохранность своих ребер.
Пробираясь по крышам, мы, конечно, сделали изрядный крюк. В обеденном зале было пусто. Никто из прислуги не ожидал нашего возвращения с рынка так рано. А постояльцы ещё пару дней назад поспешили перебраться отсюда в места поспокойнее, опасаясь соседства с нашей командой. Оглядев зал, мой спутник удовлетворённо кивнул, уселся за стол, выглядевший почище.  Разложил перед собой несколько инструметнов, пучок ложек, принялся проверять не пострадали ли те. О чём его надо расспрашивать сам я имел весьма смутное представление и, решив дождаться возвращения Каррагада, ушёл звать девочек на предмет второго обеда и чего-нибудь выпить.
Мастер вернулся ближе к вечеру. Камзол был порван в нескольких местах и измазан кровью, на шее виднелся свежий порез, но выглядел капитан довольным. Мы с шутом, которого звали Фестиан, к тому времени были уже в нужной кондиции. Он что-то мурлыкал, сидя в окружении девиц, а я, выбрав стол поудобнее, валялся на нём, лениво наблюдая за этой картиной.
- Привёл-таки, - удовлетворённо хмыкнул Каррагад, любуясь открывшейся картиной.
Мне в ответ оставалось только пожать плечами.
- Славная вышла драчка, - ухмыльнулся мастер, усаживаясь за стол рядом с шутом. - Эй, вы! Ну-ка брысь отсюда! Дайте потолковать с гостем... - последнее адресовалось девочкам. Те, конечно были недовольны, как и шут. Но приказ выполнили.
Однако разговор, который начал капитан, долго не продлился. О старике певец ничего толком сказать не мог. Да и вообще говорил неохотно. Даже золото, на которое мастер не поскупился, не способствовало развязыванию языка. Мне же с трудом удавалось концентрироваться, для того, чтобы приглушать природную недоверчивость парня.
Появившегося в зале старца заметили сразу все, хоть и возник он из воздуха безо всяких громких распахиваний дверей, молний и прочих спецэффектов. (Вот не люблю таких... кхм... людей... которых нельзя отследить по запаху.) Приветливо кивнув пецву, старик произнес:
- Я же обещал, что будет весело.
Чтобы описать ответный взгляд Фесте моего скудного словарного запаса хватило бы с трудом; по убийственности он без труда перелёвывал любой из известных мне ядов. Но, как ни странно, на старика он не произвел никакого впечатления - даже благодушная улыбочка не исчезла.
- Непростое дело ты затеял, мастер, - старец обратился к Каррагаду, подошёл ближе к капитану.
И тут я впервые увидел, как Каррагад перед кем-то кланяется, снимая шляпу. 
|читать

Введение.
Я погладил последний раз диковинного зверька, до смешного напоминающего обезьяну, но имевшего значительно меньший рост и пушистый длинный хвост. Посмотрев на меня испуганными глазами-блюдцами, он резко сорвался с места и растворился в неизвестном направлении, нырнув в круговорот лиан и деревьев.
- Нет.  – сказал я решительно, - Это слишком скучно. Путеводные журналы пишут природоведы и ботаники, к чему этим заниматься шуту?
- Ну… ты можешь написать про недавнюю стычку с охотником на артефакты. – поднял левую бровь Штольц, на меня не отвлекаясь.
- В ней нет совершенно ничего примечательного.
- Вот как?
- Послушай! Каким меня запомнят потомки? Трусливым криворуком, не способным одолеть дерево? Не, кумарёк, видал я схватки и позрелищней. Ну, и не в схватке, конечно,  дело.  Просто событие не столь значительное…
- А разве журналы кому-то показывают?..
- А про Чака я ничего не могу рассказать! – не обратив на вопрос внимания, продолжил я - Подумаю только, как он приходит ночью ко мне со своим хоботом, и!..
- Ага.
- Глупая затея,  одним словом. Предложи что-нибудь посытнее!
   На лице Штольца появилось общеизвестное выражение, которое появляется у человека каждый раз, когда, к примеру, опаздывая на работу, он выпивает на скорую руку чай без сахара, который, что совершенно очевидно, невозможно пить, после чего наступает в глубокую лужу, а ещё после, когда он благопристойно заявляется на работу, ему говорят, что, дескать, работать нельзя , потому как – какая неприятность! – сегодня выходной.  К этому выражению, обыкновенно, люди прибавляют гортанный или носовой «Мгр-р!», который у других разумных существ, к примеру, шутов, вызывает логичную насмешку. Впрочем, Штольц был воспитанным человеком, а потому подобного «Мгр-р!» не последовало.
- Эмиральдо! – выдохнул с отчаянием он, перестав усердно чертить n-грамму на каменной плите под нашими ногами, - Найди себе занятие сам! Хочешь того или нет, но я на три дня удаляюсь в глубокую медитацию. Мы упустили свой шанс у пирамиды, когда перепутали закрывающего с охотником на артефакты. И, теперь, у нас нет никаких зацепок, кто такой этот закрывающий и где его искать. Совет Духов – наша последняя возможность не прозевать такой хороший шанс разузнать о Ванштейне побольше.
- Дык ты спроси не про закрывающего, а про Ванштейна сразу.
Он закрыл глаза, глубоко вздохнув.
- Уже. Слушай, не мешай…
- Лады, лады! – с этими словами я удалился.
   Я, строго говоря, несколько лукавил со Штольцем. Идея с журналом меня заинтересовала. Просто мне, со свойственным мне природным противоречием, не хотелось упускать шанса пораздражать его. Тем более, что в последнее время Штольц полностью посвящал себя своим записям, уделяя разговорам со мной лишь толику внимания. Мне снова было не с кем поразговаривать. При живом-то спутнике!
   Я недолго шагал до найденной нами утром пещеры, в которой мы и обустроились. Внутри мы вымели всю грязь и гниль, чтобы лишний раз не морщить нос, и положили лежанки из листьев и веток. Сон на них – далеко не мечта дворянина. Даже мне, после лежбищ Ханса, было это возвращение к природе крайне неприятным. Но свои тюфяки мы профукали ещё при побеге с корабля, так что жаловаться в пустоту было бессмысленно. Штольц же моё нытьё попросту игнорировал.
   Я подошёл к нашим запасам и с лёгкой руки всё содержимое их высыпал на пол. Помимо продуктов и ключевой воды, на пол высыпались книги, рукописи и, что меня и интересовало, простые листки бумаги. Большая часть из них была заполнена каракулями Штольца, чистых листов я пересчитал всего лишь четыре с лишним десятка. Я рассчитывал на большее, но на пару историй хватит. Пошарившись в остальных сумках, я нашёл связку перьев и несколько баночек с чернилами. Вот это уже для меня раздолье! Первый же листок я потратил на то, чтобы нарисовать Штольца. Я истратил на это час другой времени, зато удовлетворил свои творческие позывы, которые меня уже давненько мучили. Естественно, у него добавились лишние усы, брови стали толще, очки глупее, а уши – шире. Окончательно завершив шедевр, я подсунул его в куртку учёного. Пусть полюбуется на досуге.
   Подложив под себя сухих листьев, я задумался. А о чём мне, собственно писать? О моих приключениях в Германии, где я прослыл рискованным разбойником? Или про английские воды, где я занимался яростным пиратством? Про наши с Хансом авантюры возле границ Швеции? Или о моих приключениях в загадочной России? Я мог о многом рассказать из своей жизни. Жаль, бумаги маловато…

Приключения Шута. Журнал, не имеющий себе аналогов во всём мире!
Часть 1.

   Холодный ветер поднял с земли перо, закрутил его в небольшом вальсе, а затем опустил на мою баранью шапку. Я осторожно взял его и положил в карман – с этого началась эта история. С событиями всегда так: по какой-то нелепой случайности незначительность неожиданно сыплет на голову тяжёлыми булыжниками. Я, по молодости своей, на подобные мысли внимание выделял отвлечённо, стараясь сосредоточиться на окружающих событиях. Например – на маленьком пёрышке, которое судьба занесла в мой тоненький кармашек.
   Дата симу событию была четвёртого числа второго зимнего месяца. Время шло к Рождеству Христову, так что повсюду были приготовления к празднику; сумасшедший народ! Впервые увидев его, я был удивлён настолько, что не мог отвечать на вопросы Николки – моего провожающего по этому дикому государству.
- Такая разруха!.. – лепетал я языком периодически. Он на меня смотрел косо, комментировал редко, в основном словами на мотив «Ишь!». Его речь пестрила непривычными мне звуками; такое «р» больше нет ни у какого народа, с каким мне доводилось встречаться. Одет он был бедно; я тоже не одевался по капиталу. Но он понимал по-немецки, говоря, что, нынче, все дворяне на нём да на французском говорят. Огромный простор для моей деятельности - мурлыкал в голове я. На лице же моём менялись выражения поражённости и восхищения. Такие природы! Словно художник какой расставлял здесь деревья: и местечка не найдёшь, где бы ни было какой-либо особенности. То кустик неровно лежит, что корни из него торчат, то деревце в сторону отклонилось, то бугорок какой или впадинка; и всё покрыто белым ковром снега, роскошнее любого узорчатого азиатского ковра. Небо над головой, куда ей не верти. Таких просторов нет ни в пастбищных английских пределах, ни в многочисленных лесах Германии, ни в крохотных речках Франции, хотя места поживописнее мне встречались. Здесь, тогда думал я, только свободный человек жить сумеет; у любого невольного инфаркт наступит только лишь от осознания, что вокруг – такая простора!
   Но жили тут люди подневольные, и остроголовым шутом для понимания этого быть не надо. Мы уже были в деревеньке. Люди выходили из домов своих, чтобы встретить нас. Я лишь смотрел ошарашено: домики совершенно не выделялись из общей картины, наоборот, добавляя её, хотя их бедность и жалкость были очевидными. Люди кричали; я их не понимал, но Николка постоянно им отвечал, вскидывая руку с зажатой в ней шапчонкой над головой.
- Когда мы поедем к графу? – осведомлялся я у него. Он отвечал мне своим словом, улыбаясь мне так, что я понимал – не сегодня. Он отвёл меня в бревенчатый домик, в котором никто не жил; я определил это по покосившемуся… всему. Стены, крыша, двери… Я не стал противиться. Напротив, обрадовался. Внутри стояла одинокая доска на четырёх палках (Кровать), стол с отломанной ножкой и целый стул. Я сложил на кровать бельё и сел сверху. Николка подошёл ко мне и на своём акценте:
- Не оставляйте на кровати. Тут каждому такого надобно.
   Я махал на него рукой.
   Следующий вечер я оставался в комнате, играя на балалайке. Вокруг собралась детвора, слушая мои песенки; иногда приходил Никола проверять мою целость. Когда он приходил, он брал одного из шпаны, садил себе на шею и начинал плясать. Меня это сначала забавляло, а потом начало раздражать; я окончил игру.
   Когда он снова зашёл ко мне, я подозвал его к себе.
- Нынче у вас праздник?
- Праздник послезавтра – рождество Христово.
- Это знаем. А что за пляски на улицах?
- Это, ваше благородие, наши ваших встречают так. У нас, знаете ли, гости – редкие птицы. А иные пролетят – не заметишь. Вот и празднуют.
- А граф?
- Лучше вам ему об этом не говорить. Зимой работы для многих нет; скучает народ. Только мужики на охоту да за лесьями; а старикам и детям, почитай, окромя рыбалки и делать нечего.
- Охоту?
- Знаете ли… - тут он замялся, по обыкновению потирая рукой шею. Я не любил, да и не люблю у людей эту привычку: она выдаёт в них распущенность и самодовольствие. Ответ я не дослушал: ворвалась шпана, начала его выпроваживать на улицу.
- Отчего бы и вам?..
- Завтра встреча с графом, а вы мне напиться предлагаете?
- В честь вас же! – улыбался он. Как я заметил после, выпить здесь каждый был не дурак. Иные пьянствовали еждедневно. В Германии пили и больше; но тут в них с выпивкой вселялся какой-то бес или чёрт, после чего думать, что совершит такой человек – гадать по грязи на волосах русалки. Неожиданность свойственна всякому бесшабашному пьяньге, но нынешние все были – бесшабашные. На свою голову – согласился.
   С первым стаканом пива я повеселел и перестал думать о завтрашнем дне. Праздновали на улице. Все повыносили столы и стулья, уставив на них различные яства и напитки. Еда была не богатой, однообразной, но её было много.
- Отчего б вам не продать всё это? – спрашивал я Николку. Тот смеялся:
- С голодухи помрём, ваше благородие! Это, да и на рождество – запасы на треть осушит.
- Неужто, поборы большие?
- Рублём; да только подешевело зерно нынче.
   Я отметил про себя ещё свойство этого народа: несмотря на бедность и разруху, он столь отдавался празднику, что, казалось, после него и помрёт, но развлекаться, даже если какой чёрт ему такую мысль в голову засунет, не перестанет. Люди танцевали, девчата заливали песни свои, от которых мне становилось ещё веселей. И тогда я увидел столь миловидное личико, что уж и обомлел на месте.
- Никола, кто это?
- Это? Дочка нашего купца – Маргарита.
- Какое имя необычное…
- Дворянское! – гордо улыбался он.
- Сегодня же она будет моей. – решительно заметил я, развлекая себя такой мыслию. Никола лишь присвистнул. Остаток праздника я не сводил с неё глаз.
   К ночи все начали расходиться; некоторые оставались допиться до отключки. Я же отправил Николу домой и поплёлся за дамой, подле которой брёл толстый мужчина. Как я понял по поведению обоих – её папкой. В одном из переулков они расстались: папа её остался беседовать с какими-то мужиками, она пошла дальше. Интуиция меня не подвела.
   Нагнав её, я с трудом проговорил ихнее приветствие:
- Пйевет!
   Она ойкнула, лицо её уязвила растерянность.
- Здравствуйте… - ошарашено произнесла она. Я не знал языка, потому общение своё начал своими стихами. Она слушала некоторое время, всё ещё не приходя в себя, а затем сказала по английски:
- Красивые стихи.
   Теперь удивился я.
- Вы знаете этот язык?
   Она кивнула, ворочая взглядом от меня. Затем она собралась с силами и начала говорить:
- Папа рассказывал мне о вас – вы из-за заграницы приехали?
- Я приехал оттуда, откуда вам удобно, мисс.
   Она застенчиво улыбнулась.
- Я совершенно серьёзно! Я, когда узнала, сразу же повадилась к вам. Но папа…
- Сразу же повадились ко мне? – на сей раз улыбнулся я. Я смотрел на неё пристально, смущая её ещё более; позволял себе даже двигать бровью.
- Не перебивайте, прошу… папа сказал, что вы, должно быть, бедняк и лодырь, раз поселились в дырявой избе. А я читала столько… разные-разные авторы, поэты. Английская поэзия такая красивая!
- Вы тоже это заметили?
- Вы ведь мне расскажете про английских писателей? Я так рада, что вы меня остановили… я бы ни за что не решилась… Вы ведь расскажете?
- Обещаю, моя леди. Я привёз множество английских произведений, они в моей сумке… вы же не против пройтись?
   Она засмущалась. Я увидел в её глазах намерение отказать, но затем я приблизился к ней, и она невольно посмотрела в мои глаза. Пьяные огоньки заплясали в радужке. Она выдохнула с шумом:
- Идёмте.
   Мы шли по пустующей тропе. Я ей рассказывал забавные истории, развязывая её скованность; она смеялась, всё более позволяя пьяности взять верх. Она дышала всё менее прерывисто, а её глаза блестели всё более ярко. Тогда я ей подкинул пару пошлых анекдотов, разжигая её опьянение; она сначала прижимала варежку к губам, краснея даже через ту красноту, которая образовалась на её лице из-за мороза, но затем громко смеялась; отнюдь не как колокольчик, а как смеётся всякий пьяный. Мы пришли.
   Избу отовсюду продувало, так что я, даже, расстроился. Я зажёг лучину; её фигура вычертилась в плотных одеждах. На её губах и щеках заблестели блики. Теперь я не мог себя держать. Я смотрел ей в глаза несколько мгновений. Она пыталась отвернуться; я поцеловал её. Воцарилось молчание. Высвободившись из моего поцелуя, она отскочила назад.
- Что вы себе позволяете? – обильно покраснела она. Её брови сошлись, говоря «уходи». Её глаза блестели, молвя «останься». Не имею привычки идти на поводу у бровей. Я вытащил листы со стихами.
- Вы имеете ввиду мои шутки? – широко улыбнулся я, - Это всего лишь шутки; даже не я их придумал. Или вам было скучно со мной?
- Нет… - она неуверенно пошатнулась. В ней в этот момент боролись две стороны – от лукавого и от воспитания. Неопытная; её, видимо, держал в узде собственный папаша. Начитавшаяся любовных романов и стихов… лёгкая цель. Иная девица и сама обведёт вокруг пальца, но из этой били простота и наивность. Главной же ошибкой её было пиво, которого она сегодня, видать, первый раз испробовала. Это было дерзкой и пошлой шуткой самому себе – очаровать иностранку на её же земле. Но такой уж я человек.
   - Но почему ты здесь? – успокоенная стихами сказала она. Я смотрел на неё с присталью.
- Я иностранец, а таких не жалуют здесь. Я не хочу, чтобы ваш граф знал о том, что я живу где-то поблизости.
- Ты вор? – эта фраза меня покорёжила. За наивностью и простотой я не увидел острого ума, которым обладали её глаза. Алкоголь заглушил внимательность и задумчивость, свойственные думающим людям.
- Тебя зовут Маргарита?
- Да. Но папа называет меня коротко – Ритой.
- У тебя нет мамы?
   Её глаза наполнились влагой; она совершенно забыла про свой вопрос.
- Два года назад мы с папой остались одни в своём доме.
- Что же случилось?
- У нас была большая семья: пятеро братьев, мы – три сестрички, дедушка, бабушка. И мама с папой. Мы торговали пушниной; её в местных краях много, папа всегда хвастался большой торговлию. Старших братьев он тоже приурочил; а мы только хозяйство вели. У нас была счастливая семья. В прихожей стояло пианино – мама на нём играла и меня учила. Каждый год мы ездили в город, чтобы там показать свои товары; мы свободны от здешнего дворянина. Граф очень уважал папу. Называл его «дворянчиком», вёл иногда с ним дела… Но два года назад наша семья переболела тифом, кроме меня с папой. В город ехать надо было; меня побоялись оставлять с больными. Я знаю – от тифа можно умереть. После этого мы с папой поехали. Пока нас не было…
   С каждым словом её глаза наполнялись солёной влагой. Под конец она не выдержала и горько всхлипнула. Теперь все её барьеры пали; она стала уязвима окончательно.
- Произошёл пожар, наш дом и вся семья… Папа горевал долго, а теперь он… и граф… а я, может, и не хочу!..
   Она заревела. Я коснулся пальцами её подбородка и снова поцеловал. Оставшуюся ночь мороз нам не мешал.

   Рождество – всегда весёлый праздник. Для многих, но не для меня в ту ночь. Я рискнул и – а, стоит сказать, такое происходит редко – проиграл. Маргарита выходила замуж по настоянию отца за графа; свадьбу сыграли прямо на Рождество. Я был не уверен, одобряет ли такое церковь; но молодожёнов это не смущало. Моя нимфа старалась всеми силами скрыть измену, но брачная ночь выявила в ней порочную сторону. Граф, расстроенный во всех чувствах, устроил ей допрос с дознанием, и я был вычислен. Днём состоялась моя аудиенция у него, я попудрил ему мозги разговорами о несуществующем бизнесе, уже приметил некоторые картины и ковры. Он, даже, заселил меня в одну из своих комнат. Я изучал картину какого-то русского живописца, когда ко мне ворвалась стража.
   Ночь я провёл под обсуждение графа и отца Маргариты на тему, что со мною и с ней делать. Дочь кое-как толстый купец защитил, а вот меня определили в бесплатную рабочую силу в ближайший город. Естественно, отвешивая мне периодически тумаки и удары ногами. Сколь я узнал позже, Рита женой графа не стала.
   Теперь я оказался в заключении. Ни в первый раз, стоит заметить. Я бывал в темнице и в родном замке. Я вёл не слишком порядочную жизнь, это мог бы подтвердить любой дворянин бывшего короля, если б хоть один из них дожил до сего дня. Меня на повозке отвезли до города, оказавшегося портовым, что заняло примерно день. После этого меня затащили в подвал какого-то дома. Граф лично присутствовал при этом.
   Тогда он говорил со скупщиком рабов. Сначала последний пытался уговорить графа продать меня как крепостного – то было бы выгодней графу, да и покупателя крепостных найти гораздо легче, чем рабов. Но граф сказал своё решительное «нет», получил небольшую сумму от торговца и уехал обратно в своё поместье. Я остался в доме работорговца.
   Больше всего меня уязвила моя цена. Я стоил гораздо больше, чем получил граф! Я воздержался от криков, что графа обводят вокруг пальца самым наглым образом: пускай, гнида, тешится!
- Что умеешь? – спросил тогда араб. Я начал рассказывать, но он хлестанул меня по щеке, подло улыбаясь:
- С таким смазливым личиком – не важно!
   И тогда я понял всю масштабность неприятности, со мной случившейся. Я знал о подпольном рынке рабов и почему рабы и крестьяне – разные вещи. Испытывать это на собственной шкуре не хотелось. Тогда я начал думать над планом побега.
   Две недели я провёл в подвале этого дома, разделяя худые куски жратвы со своими сокамерниками. Это были, в основном своём, бывшие крестьянки, которых продавали в использования дворянам или дворянкам; здесь не принято было обсуждать покупателей. Наверху располагался, собственно, сам притон: жёлтый араб и ещё два паренька азиатской внешности продавали ковры и ткани, а особых клиентов проводили в подвал. Сверху весь этот бизнес контролировал какой-то чиновник, который топил всякую бумагу, обличающую запрещённое работорговство. Это дело было прикрыто со всех сторон – не подступишься.
   Подвал был широким, имел одно зарешечённое окно, выводящее в глубокий канал. Воняло тут дурно, но воздух всегда был. Дверь – деревянная махина в палец шириной – запиралась на тяжёлый замок снаружи. Я уже придумал кое-какой план. Я уговорил несколько будущих наложниц на кое-какую аферу; но моим планам помешало обстоятельство до того малое, что, казалось, такому и случиться было не дано. Но малое и малозначительное – слова разных значений.
   В подвал завели какого-то человека. На его голове была грива светлых волос, тело было всесторонне развитым, а взгляд – путающим: не то умный человек был, не то хотел показаться умным. Он одет был богато; я приметил на нём дорогие украшения, которые можно было бы неплохо дёрнуть здесь же (Что я, собственно, сначала и хотел сделать). Он пришёл за молодой рабынью.
- Нам предстоит долгое плаванье. – заметил он тогда. Араб улыбался.
- А как же женщина на корабле?
Тот странно улыбнулся.
- Мы не верим в суеверия.
   Он выбирал долго, обходя каждую девушку и внимательно изучая тело той. Они все были прикрыты, но, по желанию клиента, тот мог рассмотреть свою покупку в неглиже. Тут из моей куртки, которую носил теперь араб, вылетело то самое пёрышко. Оно пролетело несколько метров и упало ко мне. Мой нос непроизвольно втянул его; я чихнул.
- А кто это? У вас и мужчины есть?.. – испужался тогда молодой покупатель.
- Всякое бывает. И дворянки без мужей повеселиться ищут…
- А вы позволите купить его мне?
   Араб был ужасно удивлён, но спорить не стал. Он посмотрел на незнакомца косо, теперь выражая в своём взгляде сильную неприязнь. Стоит заметить, что мой «чих» был далеко не случаен. Я обладаю чутким обонянием, но, при этом, чихаю только по болезни, или если понюхаю табаку. Такое вмешательство судьбы через злосчастное перо заставило меня о многом задуматься. Впрочем, думать я начал позже, сейчас же я сам взглядом отвращения смерил мускулистого типца. Он выкупил меня за впятую дороже, чем меня продал граф.
   Мы вышли в заснеженный город. Здесь народ был одет нескромно – каждый норовил своим платьицем другому в нос тыкнуть. Здания были красивыми повсюду. Здесь так же царила в основном своём виде европейская архитектура, но я находил приятные и незнакомые моменты. Статуи, опять же таки, незнакомых людей. Правда, некоторых я узнал: то были совсем уж знаменитые архитекторы, художники и волшебники. Последними я интересовался кое-как в своё время, но некоторые здешние мне припомнились. Я был одет в заячий тулуп и шапку, принесённые моим новым хозяином. Он говорил по-английски, так что я завёл с ним разговор, начиная с вопроса об имени.
- Фрэнк. – отвечал он тогда, никак не дополняя.
- Теперь я твой раб. – вяло улыбался я.
- Это не самое хорошее качество в тебе. В целом, ты будешь не совсем рабом.
- Радостно слышать. Куда же мы направляемся?
- Узнаешь в своё время… а сейчас – на одну из моих временных квартир.
   По дороге нам встречались редкие прохожие, даже молодой пролетарий. Это были редкие небритые мужчины в серых дешёвых одеждах; они шли некоторые с листовками, некоторые с намерением каким. Никто не наслаждался прогулкой – это было видно точно. Фрэнк в это время рассказывал мне про свои цели:
- Наш корабль остановился тут совсем ненадолго. То, что мы смогли тут пришвартовать – большая удача! Мы направляемся в Англию… с кое-каким товаром. Мы тут запасаемся провизией, чиним обшивку…
- Ищите рабов. – как бы между прочим перебил я.
- Здесь? Безумство. Амаяма я нашёл чисто случайно – в порту человечек один подсказал. Здесь к рабству с каким-то лютым презрением все относятся. Не то, что купить! Увидят – чистым не выплывешь.
- Что вас не останавливает, как я гляжу.
- Так, раб. – тут он остановился с особенным весельем на лице, - Раз уж раб – так уж и молчи. Мы тут не рабов искали, а рабынь. И не мы – а я. Личная просьба капитана. Дружеская, скажем так.
   Я ухмыльнулся.
- Давно в море, значит. Что ж, неужто капитан так уж неразборчив в выборе партнёра, что ты полом чутка ошибся?
- Глупости! – Фрэнк улыбнулся, оголяя белоснежные зубы, - Перебьётся. У меня особенность есть одна – я человеческие чувства чище собак чую. И потенциал вижу. Ты, паренёк, хоть и молодой, но есть в тебе что-то такое… нам такие ребята нужны!
- Что-то такое?
- После своего чиха ты с такими глазами глянул на мою цепь на шее!.. Друг мой – ты из наших!
   Тогда я многое понял и о Фрэнке, и о его команде. И понял – какую роль в этой катавасии дадут мне.
   В квартире его мы были недолго. Это была обыкновенная съёмная квартирка в большом доме; хозяин, получивши звонкую монету, не стал вести лишних разговоров, расплылся в улыбке и высказывал уважения нам обоим. С Фрэнком мы разговорились; даже нашли общие черты друг у друга. Он пылал такой сильною аурой, что, будто бы, заражал своими эмоциями. Он словно был выгравирован на церковной иконе – он пылал величественностью, статью. Я лишь об одном его попросил:
- Во дне езды от города деревенька есть. Там я жил две недели назад и оставил кое-какие вещички. Их было бы неплохо вернуть.
- Отплытие через неделю минимум, так что спешить некуда… но нельзя бы обойтись без этого?
- Там есть очень важные вещи.
   Он снова сияюще улыбнулся.
- Не понимаю, что такого там должно быть, чтобы тратить на это столько времени?
- Подарок от отца – музыкальный инструмент. Кстати – местный.
   Мы ещё шутили некоторое время друг другу; но с предложением он согласился.
- Поедешь вечером на карете, послезавтра к ужину вровень будешь.
- Не боишься отправлять меня одного?
- Я потратил на тебя деньги не зря! Я обещаю такие богатства, каких ты не увидишь никогда в жизни. Вот ответь мне – чего ты здесь собрался делать?
   Я подумал пару секунд, но затем отказался от вранья.
- Сделать одного графа на порядок беднее.
- Здешние князья – дешёвый скот у царя! Там, куда направляемся мы – несметные богатства, тонны золота и драгоценных камней. А приключения… жалею тех, кто не испытывал того, что доводилось испытать мне!
- Всё думаю… не англичанин ли ты, чёртом?
   Он снова загадочно улыбнулся.
- Можно сказать и так.
   На этих словах мы распрощались – я ушёл готовиться к отъезду на ту сумму, которую вручил мне Фрэнк.

   В деревеньке мне были рады. Они меня запомнили не осквернителем купеческой семьи, а весёлым дебоширом из заграницы. Когда я подходил к своему бывшему жилищу, ко мне подбежал Николка. Он был весел.
- Здоровы будете, ваше благородие! Слышал про купчиху; зря вы так!
- Ничего, Никола. Я уезжаю, так что нормализуйте всё самолично!
- Эх, вы кобелина страшная, а всё ж завидно. Хороша, суча, была!
- Какая сюча?
- Да Маргаритка, купчина дочь.
- А чего – была?
- Не выходит нынче из дому. Хнычет днями напролёт. Батька её в доме одну с няньками оставил, сам у князя потчует.
   Я прислушался к себе. Затем ответил:
- Я забираю вещи и направляюсь в далёкое плаванье. Прощайте, Никола. Передайте ей от меня привет сердечный и… вот это.
   Я вручил ему одно из своих собственных произведений. Я никому не показывал их до этого, но момент требовал. Он улыбнулся на всю морду да и побёг от меня. Я помахал ему рукой, затем вошёл в избу.
   Пока я собирал вещи, я неожиданно сзади себя почуял чьё-то присутствие. Обернулся – она. Я выпрямился, сердце моё поразило смятение. Она стояла молча; рот её был приоткрыл, а глаза – широко распахнуты – блестели от слёз. Молчание длилось уж больно долго, я со страхом решил его нарушить:
- Рита?..
   Она сделала несколько лёгких шагов навстречу мне. Я почувствовал внезапное притяжение к этой девушке. Она резко скользнула в мои объятия.
- Ко мне приходил Никола, передал твоё послание… Возьми меня с собой, Фесте! Молю тебя!
   Я держал её в своих объятиях, поглаживая волосы; я молчал.
- Отец лишился расположения графа, грозится меня отдать за первогу встречногу… А я тебя люблю! Ты первый возбудил во мне такие чувства!..
   Я посмотрел ей в глаза. Меня сжигало желание согласиться с ней, взять с собой. Но – нельзя. Я понимал, к чему это её обязывало. Я ненавидел себя, я презирал себя… но я отказал ей. Какое странное судебное веяние царит вокруг меня; словно всё, чего я ни коснусь, сгорает во мраке, гниёт и умирает. Проклятая судьба вела меня, обращая всех, кем я дорожил хотя бы минуту – в прах. Я не знаю – почему происходит всё именно так. Любой шаг воспламеняет дорогу за мной. Неужели такова моя роль в этом мире – рушить чужие судьбы, сжигать чужие дороги? В тот момент я впервые столкнулся с этим, но я уже обещал себе, что восполню ту пустоту, что я оставляю за собой. Моё сердце судорожно сплюснулось; я схватил сумки и покинул избу. Рита осталась там.

   Фрэнк ждал меня в порту. Он улыбался всеми своими белыми зубами.
- Видишь, я не прогадал – ты явился.
- Я думал, ты во мне ни минуты не сомневался. – ухмылялся я.
- Ха! Отплытие ещё через два дня, у нас есть время покумекать.
- А как же знакомство с командой?
- Срастётся как-нибудь. Но потом. У нас будет долгое и тяжёлое плаванье; готов ли ты?
- А у меня есть выбор?
   Фрэнк засмеялся.
   Весь день мы отдыхали в квартире, и он мне рассказывал про свои путешествия. Я верил едва ли половине всего того бреда, который он нёс; но он заворожил меня. Если он хотел напустить страху – я с ужасом вжимался в кресло. Когда он говорил что-то смешное – я громко и звонко смеялся. Он имел странную власть над моими эмоциями; и это завораживало.
   Ночью, когда мы сидели у камина, я снова заговорил с ним.
- Тебе никогда не приходилось совершать ошибки?
- Ошибки свойственны всякому; глупый вопрос.
- А что ты делал, чтобы их исправить?
   Он странно улыбнулся.
- Ничего.
   После этого мы пошли спать.
|Эмиральдо. Журнал Шута. Часть I.