"Госпожа... госпожа... моя госпожа...Как давно я не говорил с вами, как давно не слышал ваш голос. Больше девяноста лет, госпожа. А впрочем, это не важно.
Вы знаете, они говорят... вы не поверите, они говорят, что вас больше нет, госпожа, представляете?! Будто та горсть пепла, которую мне принесли в сорок втором, - все, что от вас осталось. А-ха-ха, глупцы! Я знаю, как они слепы, госпожа! Я чувствую, что и ваша нить есть в Гобелене...
Но это пустяки, не нужные сейчас слова. Я хочу рассказать, как вы и просили - помните? - про мою жизнь до той ночи. Но вы так быстро ушли, и я не успел... Простите, простите, простите меня, госпожа! Я... я сейчас, дайте только вспомнить, с чего же все началось... Ах да!..
В 1886 году я родился в крохотном доме на окраине Парижа. Мои родители - если вам интересно, я расскажу - были рабочими, честными, а потому бедными.
Однако детство мое все же было радостным - да, не счастливым, а именно радостным: часто-часто, почти каждую минуту, я находил в своем маленьком мире что-то новое и удивительное, так, что жизнь вспыхивала яркими красками, которые, впрочем, сразу же угасали.
Потом, когда-то между детством и смертью мамы, была школа; это, право, не интересно, госпожа, но если захотите, в следующем письме я непременно расскажу об этом.
В 1905 году, после похорон отца, я собрал в старый, еще дедов чемодан пожитки, какие можно было унести, - о, они уместились все, и крышка захлопнулась легко, - и отправился в Америку.
Я истратил на билет все оставленные отцом деньги, и на что буду жить, совершенно не представлял. Как голодно и холодно бывало! Госпожа, надеюсь, никогда не знала и не узнает таких лишений.
От отчаяния меня спасало одно: слова.
Я был молод, я был, не смотря ни на что, романтик и мечтатель, и я искренне верил, что выплеснутые на бумагу слова непременно обретают жизнь, если как следует обработать их и придать нужную форму.
Почти десять лет я занимался этим и знал, что где-то за Гранью рождаются, живут и умирают те, о ком я пишу. Со временем я понял, что вовсе не повелеваю их судьбами, как самонадеянно полагал раньше, а они рассказывают через меня свои истории, и слушать их было самым большим счастьем.
В июле 1915 судьба преподнесла мне сюрприз, который звали... как же его звали? Кажется, Генрих Деймас. Мы случайно столкнулись на одной из улиц Нью-Йорка, и он выбил у меня из рук папку, в которой я нес в редакцию один из своих рассказов. Мужчина извинился и бросился собирать рассыпавшиеся бумаги, но поднял только первый лист и замер...
- Это вы написали? - не отрывая взгляда от ровных строчек, спросил он.
Конечно, я ответил:
- Нет, мне диктовали.
Пробормотав что-то - теперь я вспоминаю, что он произнес ваше имя, госпожа! О, это был первый раз, когда я услышал его! - он вернул мне бумаги и, не сказав больше ни слова, пошел своей дорогой.
А следующей ночью пришли вы.
Госпожа, госпожа!.. Вспоминая вас и сейчас, я не могу сдержать волнения... госпожа...
Вы открыли для меня мир, настоящий, удивительно яркий мир! Капля вашей крови освободила голоса в моей голове, и только в тот миг я понял, что всю жизнь был глух.
Я знаю, да-да, знаю, что вы любили меня тогда, и что не хотели уходить...
Так почему вы не пришли больше? Я давно уже не слышал вас... И они все говорят, что вы предали меня, но я не верю! Глупцы! Слепые, глухие глупцы! Они везде одинаковы...
Я много путешествовал в последние годы, и каждый город открывал мне свои истории, каждый смертный, чью кровь я пил, был открытой книгой. Однажды - это было в Венеции - мне встретилась женщина, так похожая на вас!. Но она жестоко обманула меня, оказавшись не вами, и ее пришлось убить.
Где бы я ни был, каждый раз, когда луна начинает таять, я стараюсь как можно скорее оказаться в Нью-Йорке, в той самой квартире, где увидел вас в первый, но - я верю! - не в последний раз. Как же тяжело переживать это время, госпожа...
Сегодня я приехал в Город, который его обитатели называют Городом Крови. Может быть, здесь мы наконец встретимся вновь, госпожа?
Сейчас я допишу это письмо и отправлю его; я знаю, оно дойдет: я сожгу его и развею пепел над океаном».
______________________

Авенар сидел в глубоком кресле напротив окна, выходившего на стену соседнего дома. Глаза вампира были закрыты, брови сосредоточенно сведены, тонкие пальцы мяли снежно-белый лист бумаги.
Музы не было. Была луна - тающая, вселяющая тревогу, как сотни раз до того; было щемящее одиночество и жажда встречи, которой, наверное, не суждено случиться и в этот раз.
Голоса стали тихими, очень неразборчивыми, и ни одной истории, даже самой крохотной... Черт побери, как ненавистен бывает порой мир! Как раздражает любой посторонний звук, когда не можешь ухватить даже связной фразы из сонма голосов!
Негромко скрипнула дверь.
- Авенар...
- ПРОЧЬ!!!
Крик взорвал плотину, что удерживала безумие Зверя, и его ярость мгновенно завладела Авенаром.
Он пришел в себя почти сразу, с ощущением полного удовлетворения и приятной опустошенности, что оставляет после себя ушедший вспышкой гнев. Возле двери стояла побледневшая от ужаса женщина, а на пушистом ковре у ног вампира лежало распластанное тело мужчины, который так не вовремя нарушил уединение писателя.
"Ах да, должен был прийти кто-то из издательства... Какая жалость - я так и не узнал, что мог поведать мне этот человек..." - немного огорчился Авенар, но, внимательнее приглядевшись к застывшей у порога гостье, вдруг мягко улыбнулся ей:
- Ну что же вы стоите? Присядьте. У вас, должно быть, очень интересная история...
________________________________________ |Спойлер